В 20-е годы XX века в Англии возникла любопытная психическая и литературная проблема, связанная с появлением рукописных текстов, претендующих быть посланием от Оскара Уайльда.
Летним вечером 1923 года, то есть 23 года спустя после смерти писателя, в Англии собралась за столом небольшая группа исследователей, желавших заняться опытами в автоматическом писании. Одним из них была г-жа Трэверс Смит, урожденная Дауден, женщина большой культуры и высокого положения, уже и прежде добивавшаяся значительных результатов в общении с духами. На этих новых сеансах она была вспомогательным медиумом. Главный же медиум в опубликованных отчетах именовался «г-ном В.». Так предпочел назвать себя для печати С. Дж. Соул, ученый-математик, ставший впоследствии знаменитым парапсихологом, автор «Современных опытов в телепатии», а также председатель Общества Психических Исследований в 1950-1951 гг.
Первая попытка 8 июня чуть было не оказалась безрезультатной, если бы г-жа Смит слегка не коснулась руки Соула, державшего карандаш. Почти сразу же карандаш непроизвольным движением уперся в лист бумаги и стал писать, в результате чего получилась короткая и неразборчиво очерченная фраза, подписанная девочкой по имени Лили. И вдруг характер почерка резко изменился, карандаш задвигался быстрее, увереннее, и рука Соула написала: «Нет, лилия не ее, а моя».
Госпожа Т. Смит спросила: «Кто это говорит?» И карандаш тут же написал: «Оскар Уайльд». Все послание, написанное этим вечером, выглядело так: «Нет, лилия была моей: кристальная нить – серебряный стебель, порождающий музыку утра. Сжальтесь над Оскаром Уайльдом – он в этом мире живое существо. Привязанный мыслью к колесу Иссионы, я должен в конце концов довершить круг моего опыта. Прежде я писал, что сумрак в моей камере, и сумрак в моем сердце; но этот последний сумрак – сумрак души. Я движусь в вечных сумерках, но знаю, что в вашем мире день сменяет ночь, что за порой сева следует время урожая и что после бордово-красного заката наступает яблочно-зеленый рассвет. Каждый год весна расстилает свой зеленый покров по земле, а вскоре за этим золотая краса осени освещается медово-желтой луною».
Исследователи отметили в этих строках ряд интересных особенностей. Прежде всего, стих «сумрак в моей камере, и сумрак в моем сердце» есть не что иное, как цитата из «De Profundis» – тюремной исповеди Уайльда, изданной посмертно. Между тем ни г-н Соул, ни г-жа Смит не были, как они утверждают, в достаточной мере знакомы с творчеством Уайльда, чтобы смочь правильно его процитировать. Соул вообще мало читал Уайльда, да и то, что он читал, было читано им давно, перед войной 1914 года. Г-жа Т. Смит сказала, что за исключением «Саломеи» за последние тридцать лет она «не прочла ни единой строчки Оскара Уайльда».
Интересно, помимо того, отметить значительное сходство почерка на страницах, автоматически написанных Соулом, и тех, что были оставлены самим Уайльдом. Здесь следует учесть, что в последние годы жизни почерк его стал совершенно неразборчивым и утратил былую стройность и красивую форму. Предположив, что это автоматически написанное послание действительно исходит от духа О. Уайльда, пережившего смерть, мы должны также предположить, что он каким-то образом смог восстановить характер своего почерка и был, помимо того, способен передать его руке человека, который и не ставил перед собой задачи придать получающемуся почерку какие-либо черты сходства. В придачу к тому и сам Соул, и г-жа Трэверс Смит утверждают, что во время писания он держал глаза закрытыми.
Писавшиеся фразы поддерживали активный и остроумный разговор с присутствовавшими на сеансе лицами. Так, например, в один из вечеров на сеансе присутствовала некая миссис Л., также бывшая медиумом. В состоянии сильного возбуждения она сказала г-ну В.:
– Вы же знаете, что я не двигаю вашей рукой! Честное слово!
Рука тут же написала: «Честность, сударыня, лучшая политика для аптекаря и наихудшая для женщины с прошлым!»
Г-жа Л.:
– Оскар Уайльд! Как вы смеете! Что вы можете знать о моей жизни?
«Прошу Вас, не сердитесь!.. У очаровательных женщин всегда есть прошлое, а у искренних никогда не бывает будущего».
Г-жа Л.:
– Благодарю вас за комплимент, но уверяю вас, что всегда была умеренна в своих безумствах, пожалуй, даже слишком умеренна.
«Ах, умеренность! Мы всегда умеренны, когда делаем что-то, что нам не нравится, и не знаем меры, когда то, что делаем, не нравится другим. Только и всего».
Не правда ли, все это весьма напоминает высказывания Уайльда, в изобилии встречающиеся на его страницах или донесенные до нас его друзьями? Разумеется, «призрак Оскар» написал весьма занимательную речь по случаю присутствия на одном из сеансов Э. Дж. Дингуолла, бывшего тогда одним из руководителей О. П. И.:
«Быть мертвым – самое скучное занятие в жизни, если только не считать семейную жизнь или обед в компании школьного учителя. У вас есть сомнения по поводу того, что это действительно я? Ничуть не удивительно, я и сам порой сомневаюсь в этом. Но в ответ на ваши сомнения в мой адрес я мог бы сказать: а в себе, простите, вы нисколько не сомневаетесь? Я всегда восхищался Обществом Психических Исследований. Это самые невероятные скептики на свете. Их кредо – всегда во всем сомневаться. Они ни за что не удовлетворятся, пока не исследуют вас на свой лад: тип-видимость-образ-форма. Настоящее привидение должно было бы сильно их испугаться. Я иногда подумываю о создании здесь, у нас, некой Академии Райских Скептиков, которая могла бы стать для нас своего рода аналогией Общества Психических Исследований, бытующего среди живых. Туда бы не принимался никто моложе шестидесяти, и мы могли бы называться Обществом Теней Бездеятельных в связи с дряхлостью. Нашей первой задачей могло бы стать исследование, является ли, скажем, г-н Дингуолл тем, за кого он себя выдает? А также, фантазия он или реальность? Истина или выдумка? И если бы вдруг было решено, что он реальность, то мы, естественно, очень сильно бы в этом усомнились».
Если в присутствии Дингуолла писавшиеся фразы относились к «психическим исследованиям», то в присутствии других лиц они затрагивали иные вопросы, представлявшие наибольший интерес именно для данных лиц. Так, с мисс Мак-Грегор, оккультисткой, дух Уайльда говорил о теософии и ее учении. Он должен был неплохо знать эту тему, поскольку его мать была страстной сторонницей теософии, и Оскар мог многое от нее узнать. С Соулом, главным медиумом, который был ученым, разговор касался ботанических названий и фактов. При жизни Уайльда часто заставали за чтением и рассматриванием ботанических энциклопедий.
Уайльд был человеком с ярко обозначенной и своеобразной манерой мышления и образа выражения. По этому поводу А. Конан-Дойль говорит: «Можно подделать почерк, но манеру мыслить и выражать свои мысли вряд ли удастся скопировать полностью, ибо это означало бы, что копиист столь же умен, как и оригинал. Однако и образ мышления, и манера выражать свои мысли в этом послании выглядят вполне достоверно. Здесь есть места, которые и сам Уайльд уже не смог бы улучшить. При жизни он обладал удивительным чувством цвета, которое часто проникало в его сочинения, придавая им особенную яркость. Так, в частном письме ко мне он говорит об “осенней луне цвета меда”. Послание также достаточно хорошо демонстрирует это качество писателя: “Вспыхнувшие розами анемоны, будто звезды, освещали лесные тропы”. Или: “Уже май, подобно белому туману, пробирается по узким улочкам и сквозь живые изгороди, и год за годом боярышник приносит кроваво-красные плоды после белой смерти своего мая”».
«Другой отличительной чертой Уайльда,- продолжает А. Конан-Дойль,- был его причудливый, парадоксальный юмор. И юмор этот явно присутствует в данном послании. “Быть мертвым – самое скучное занятие в жизни, если, конечно, исключить семейную жизнь и обед в обществе школьного наставника!” Последние четыре слова чисто уайльдовские. “Моя жизнь походила на оплывшую свечу”,- пишет он теперь. Хотел бы я посмотреть на человека с действительно критическим литературным чутьем, который бы, прочитав это послание, усомнился в том, что оно исходит от Уайльда. Можно имитировать черты лица, присвоить имя, но невозможно поддерживать обман в течение долгого общения, ведя его от имени великого писателя. Воистину уже не осталось такого доказательства под небесами, которое бы не было представлено нам, и находящиеся в мире ином должны временами испытывать отчаяние, пытаясь проникнуть в наш затемненный ум!»
В присутствии дочери г-жи Смит, которая была художницей, дух предался чисто уайльдовской критике творчества Дж. М. Уистлера, былая дружба с которым в свое время переродилась в знаменитый антагонизм. В одной из своих бесед на эту тему живой Уайльд как-то сказал: «Джимми все объясняет, как газета. Искусству же всегда следует оставаться таинственным. Художники, как и боги, никогда не должны сходить со своих пьедесталов».
Рукою же Соула по этому поводу было написано: «Его живопись была действительно восхитительна. Но все его очарование заключалось в том, что он был совершенно непостижим и тем создавал превосходную почву для критики. К сожалению, в минуту легкомыслия, напрочь позабыв максиму, известную любому фокуснику, которая гласит, что там, где нет тайны, не может быть и волшебства, он начал объяснять самого себя».
У Уайльда, на что часто и указывалось, было два различных стиля, каждый из которых ярко выражен и индивидуален и совершенно отличен от другого. Один – поэтический, полный украшений и вычурности с красивыми словесными эффектами и обильным использованием цвета. Все это, как мы видели, вполне представлено в послании. Второй его стиль эпиграмматичен, остроумен, с налетом цинизма и полон парадоксов. К приведенному выше можно добавить еще и такие его «спиритические» афоризмы: «Совет, который подают, всегда плох», «Женщина, довольствующаяся тем, что имеет, всегда была бы очаровательна», «Самому Богу неведомо, что делать с человеческим усердием».
«Трудно, заметив эти аналогии, столь близкое сходство, усомниться в том, что за этими фразами скрывается ум Оскара Уайльда,- говорит А. Конан-Дойль.- Идея о том, будто еженедельные литературные конкурсы с раздачей призов в состоянии произвести обилие “Барри” и “Стивенсонов”, наделенных к тому же всеми отличительными качествами оригинала, несомненно, не выдерживает критики и едва ли была рассчитана на то, чтобы к ней отнеслись серьезно. В самом деле, нетрудно создать короткую комическую пародию с помощью преувеличения особенностей стиля, но для того, чтобы писать или говорить точно в том же стиле и с соблюдением всех оригинальных черт автора, нужен уже ум, равный по силе своему прототипу, а такой ум, несомненно, предпочел бы показать себя в чем-то более значимом, чем пародия».
Некоторые из английских критиков претендовали на то, будто им для всех приведенных примеров удалось определить «вероятные источники», послужившие медиумам основой для написания фраз уайльдовского послания. На это А. Конан-Дойль в свое время ответил так: «Когда дело касается человека, вся жизнь которого проходила на виду и который был одним из столпов литературы, то трудно представить, чтобы в его жизни могло оказаться что-то важное, нечто такое, что, возникая сейчас в его памяти, не было бы уже прямо или косвенно упомянуто ранее в том месте или ином». Здесь же сэр А. Конан-Дойль добавляет аргумент, который может показаться наивным в наш бесчестный век, но кой в действительности много значит в духовном мире. Вот он, этот шевапьрескный довод, выдвинутый автором рыцарских романов, который и сам был рыцарем, но защищал честь и достоинство в соответствии с законами своего времени не мечом, а пером: «Такое объяснение, помимо того, означало бы, что медиумы-автоматисты перерыли всю уайльдовскую литературу. У нас есть их заверение в том, что это не так и что их знакомство с ней было весьма ограниченным. Что касается выдвигаемого ложной критикой предположения, будто медиумы предварительно выучили значительные порции послания наизусть, то оно, разумеется, стало бы прямым обвинением в преднамеренном обмане, что ни в коей мере не может быть оправдано, если учесть характер и общественное положение данных медиумов. Такие предположения делать слишком легко, и они должны быть исключены из рассмотрения».
Свой анализ данной проблемы создатель Шерлока Холмса заключает в следующих выводах: «Приняв во внимание различного рода подтверждения, проступающие по мере анализа этого послания от Оскара Уайльда, а именно:
1. Наличие его тяжелого стиля;
2. Наличие его легкого стиля;
3. Воспроизведение особенностей характера;
4. Воспоминание отдельных эпизодов его жизни, некоторые из которых совсем мало известны;
5. Воспроизведение его почерка;
6. И, на мой взгляд, далеко не последнее, сходство условий потусторонней жизни, описываемых им, с тем, что наше психическое знание определило бы такому человеку, как он,- я склонен считать, что данный случай является свидетельством, обладающим исключительной силой. Я совершенно согласен, что “Жорж Пельгам” и “Дионисово ухо” действуют очень убедительно, но для меня эта уайльдовская история убедительна даже в еще большей степени».
Количество записей, сделанных Соулом и г-жой Трэверс Смит под водительством Уайльда, очень значительно. Здесь только следует подчеркнуть: дело не в том, что появление на сеансах разных лиц с их разными интересами соответственным образом влияло на содержание сообщений – ведь индивидуальные интересы собеседников оказывают бесспорное влияние и на ход самой заурядной беседы между людьми, – а в том, что всякий раз, когда дух Уайльда писал по какому-либо поводу, то писал он, выражая чувства и образ мыслей живого Оскара Уайльда. Совершенно прав Конан-Дойль, говоря, что трудно себе представить, будто за всеми этими мыслями, тирадами и парадоксами может стоять какой-то другой ум, помимо того, который создал «Портрет Дориана Грея» и «Как важно быть серьезным». И человек, знакомый с основами спиритизма, не станет в подтверждение достоверности домогаться здесь каких-то еще хитроумных доказательств, потому что в его просвещенном мнении данный случай говорит сам за себя.
Автор: Йог Раманантата
Источник: книга «Упражнения Йоги для развития памяти»
